[СоПСо] СООБЩЕСТВО ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ СОЦИОЛОГОВ

ПРИНЦИПИАЛЬНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ


-> Вернуться на начальную страницу


Никита Евгеньевич Покровский

  "Общие проблемы социологии и общая социология как проблема"


  "Россия на путях глобализации: структурные параметры"


  "Воспоминания о Роберте Кинге Мертоне"


  "Сквозь свет и тень" Интервью журналу "Персона" (в формате PDF)


  "Трансформация университетов в условиях глобального рынка"




Н.Е. ПОКРОВСКИЙ


ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ СОЦИОЛОГИИ И ОБЩАЯ СОЦИОЛОГИЯ КАК ПРОБЛЕМА


Аннотация

    Итоги десятилетнего развития социологии в перестроечной России обнаруживают две контрастирующие друг с другом тенденции: (а) экстенсивную экспансию социологии во всех ее формах (прежде всего образовательных и прикладных), (б) катастрофически отстающее от этой экспансии состояние социологической культуры, как в рамках всего общества, так и внутри профессионального социологического сообщества. Сочетание этих тенденций привело к явному отклонению траектории развития российской социологии конца ХХ века от современных международных тенденций. В статье анализируются внутреннее состояние российского социологического сообщества, принципы преподавания, отношение к стандартам, характер книжного рынка и др.

    Все науки лучше социологии, но прекраснее нет ни одной. Так можно перефразировать слова Аристотеля, сказанные им о древней философии и в каком-то смысле соотносимые с современной социологией. Действительно, в большинстве случаев социология не приносит своим служителям ни славы, ни почета, ни благополучия, но она дарит им нечто иное-веру в себя. Общество-мир, в котором мы все живем,-раскрывает свою неоднозначность и вместе с тем известную внутреннюю предопределенность, в первую очередь, именно перед социологами. А там, где есть видение предмета в его множественных смысловых перспективах, там подчас наступает момент истины, пусть даже и частичной. Но и этого оказывается достаточным для того, чтобы укрепиться в своем выборе профессии и науки.
    Кто они, российские социологи, в наши дни?
    Отличить настоящего социолога от ныне многочисленных и самопровозглашенных не-социологов не столь уж и сложно. Социолог (независимо от первоначального образования)-это тот, кто признает бесконечную сложность общества на всех его уровнях и во всех его проявлениях и, как следствие, невозможность объяснять и решать социальные проблемы в виде шахматной задачки "двух-ходовки". При этом социолог доказывает, что ни одно социальное действие не затухает бесследно, но, напротив, его последствия концентрическими окружностями расходятся по всем азимутам. В этом смысле, "коснувшись цветка, ты потревожишь и звезду". Именно так. И, наконец, социолог не льнет к власти и "начальству", как бы странно это ни звучало. Он, если угодно, на генетическом уровне сохраняет свое дистанцирование от любой власти. Социологу нужна свобода научных суждений и объективность диагноза. В противном случае социология может превратиться во что угодно, но только не в науку, связанную с великими традициями классики и современной теорией.
    Эти достаточно очевидные принципы во многом еще остаются у нас чисто декларативными. Многие российские социологи признают все это на словах (по крайней мере, они открыто не отрицают этого), но, по сути, по-прежнему воспитывают в себе и других чисто идеологическое видение профессии. А именно подразумевают присутствие "высших" сил и интересов, будь то государство, экономическая и политическая целесообразность момента, "требования рынка", "русская идея" или нечто подобное из данного ряда. Как мне кажется, здесь идет речь не о злой воле тех или иных социологов, а о жгучей потребности в идеологической опоре, ибо собственно научная наполненность подобной социологии оказывается недостаточной или фрагментированной.
    Все это имеет непосредственное отношение к преподаванию социологии как научной дисциплины.
    Развитие социологического образования в России 90-х годов ушедшего века (причем это развитие, естественно, продолжается и ныне) представляло и представляет собой интереснейший процесс. Это было и есть нечто большее, чем сугубо образовательный компонент российской научной культуры, связанный с внедрением относительно новой учебной дисциплины в достаточно крупных масштабах. Речь идет о принципиально ином, а именно о формировании огромного интеллектуального массива, непосредственно связанного не только с трансформационным видоизменением восприятия мира российским интеллектуальным сообществом в целом, но и о включении (через социологию) новых факторов общественного преобразования. В силу своего особого научно-фундаментального и вместе с тем прикладного характера социология более чем другие социальные, не говоря уже о чисто гуманитарных дисциплинах, привязана к этой преобразующей функции. Именно социология способствует, по меткому определению П.Бергера и Т.Лукмана, "социальноому конструированию реальности". Совершенно очевидно, что социология осуществляет концентрированное продвижение вперед нашего комплексного понимания социального мира и тем самым создает этот мир в его различных формах и вариантах, показывает новые логические "связки", обладающие устойчивостью и повторяемостью. Эта конструирующая функция социологии обычно не столь очевидна для тех, кто непосредственно не занимается нашей наукой ("как это можно создавать нечто из ничего?"). Но, тем не менее, факт остается фактом. В той или иной мере, так или иначе, социология сопричастна активному конструированию реальности.
    Однако любопытно и другое.
    Десятилетие бурного развития социологии в России существенно видоизменило и наше представление о самой социологии. Причем речь идет не только о неком одностороннем векторе отношений: "мы" постигаем социологию, созданную до нас и помимо нас (хотя и это имело и имеет место). Видимо, можно говорить и о том, что дисциплинарные рамки социологии, да, впрочем, и ее внутреннее содержание на "выходе" упомянутого десятилетия несколько иные по сравнению с этими же параметрами на "входе" в десятилетие. Социология меняется на глазах, приобретая в чем-то иные очертания. Поэтому не удивительно, что довольно часто наши зарубежные коллеги (невзирая на нашу несколько кислую реакцию) восхищенно говорят о том, что нам в России выпало великое счастье жить в эпоху перемен, когда все меняется с калейдоскопической скоростью. Но ровно с такой же скоростью, добавим мы от себя, меняются и наши социологические представления об обществе, в котором мы живем. Более того, в течение последних десяти лет постоянно меняется и внутренняя саморефлексия российского социологического сообщества: мнения о том, что такое социология, чем могут и должны заниматься социологи и каково их место в более широком контексте общественной жизни.
    Более чем когда-либо и где-либо процесс экспансии социологического образования приобрел у нас очертания масштабного явления, заслуживающего самого пристального внимания. Поэтому разговор о преподавании социологии видится, прежде всего, не только как обсуждение технологий преподавания и "поддержания на плаву" системы социологического образования в целом и ее частях, но и как попытка осмыслить некие новые параметры и функции "социологического процесса".
    Конец 80-х-начало 90-х годов войдут в историю российской социологии как эпоха Большой Растерянности и Больших Ожиданий. В одночасье было подорвано доверие к марксистским схемам, десятилетиями определявшим развитие обществознания в Советском Союзе. Причем, как это сейчас достаточно ясно, протест вызывал именно идеологизированный марксизм, превратившийся в прежние десятилетия в закоснелый канон, лишенный жизни. Что касается классического марксизма с его гениальной теорией капитализма, то только сейчас, в наши дни он "порастает" в наших учебных программах и научных публикациях в своем оригинальном свете. Как бы то ни было, но в конце 80-х годов на руинах советского марксизма стала стремительно возникать социология, которая, по логике развития событий, была призвана заполнить образовавшийся вакуум в структурах обществоведческого преподавания, а также в исследовательских стратегиях.
    Здесь, однако, как сейчас это стало очевидным, заключалась одна опасность. Состояла она в том, что массовое внедрение социологии в преподавание не основывалось и не могло основываться по ряду объективных причин на коренной трансформации того научно-преподавательского сообщества, которое единственно и могло это преподавание осуществлять на десятках и десятках вузовских кафедр открытых по всей нашей стране. Иначе говоря, в большинстве случаев за преподавание социологии взялись те, кто вышли совсем из другой "шинели", после упразднения марксизма-ленинизма они остались без работы, но хотели жить и при этом вовсе не намеревались менять свои прежние установки. С другой стороны, в социологию хлынул поток инженерных кадров-выпускников инженерных и естественнонаучных вузов, также потерявших перспективу в своей базовой специальности, но вдруг обретших "видение" социальной реальности при почти полном отсутствии гуманитарной окраски этого видения. Общество было и остается для многих из них лишь полем математического моделирования и инженерного манипулирования.
    В этом смысле массовость социологии сыграла злую шутку с ней. Иногда кажется, что было бы гораздо лучше, если бы социология не превратилась в России в расхожий предмет преподавания, а осталась сугубо академической дисциплиной для узкого круга специалистов.
    Однако вернемся к рубежу 80-90-х годов.
    Именно тогда и возникло Большое Ожидание в отношении будущего российской социологии. Суть его состояла в том, что немногочисленные тогда профессиональные социологи, прошедшие закалку советскими временами, и более широкие круги обществоведов надеялись на то, что объективно возникшая потребность в социологии решительно и необратимо объединит российское социологическое "поле" с международным и сделает российских социологов (в том числе и преподавателей социологии) частью мирового академического сообщества. Этот обнадеживающий взгляд на будущее, но несколько в своем варианте разделяли и наши зарубежные коллеги, полагая, что российским обществоведам недостает лишь света истины в виде учебников, методических материалов, знакомства с практикой преподавания на Западе и т.д. И как только этот свет прольется, думали они, все остальное свершится само собой.
    Поначалу события, казалось, именно так и развивались.
    По всей стране стало стремительно множится число социологических кафедр и факультетов, профессиональных социологических ассоциаций, журналов, издательств и пр. Социология стала не только весьма распространенной, но чуть ли и не самой модной наукой. Последнее означало то, что многие государственные, политические и экономические организации и институции (например, банки и промышленные группы) стали считать необходимым иметь свои собственные социологические подразделения. Социологические данные (правда, весьма специфически препарированные) зазвучали по телевидению и в других средствах массовой информации. Социология стала непременной частью многочисленных отделов по кадровой работе, избирательных кампаний, маркетологических исследований, программ PR и рекламы.
    На всех "этажах" социальной структуры российской социологи, казалось, шла бурная интеграция со структурами западной социологии. Стремительно росло число обменов студентами, стажерами, преподавателями. Множилось число переводной литературы, издававшейся российскими издательствами. Возникали центры социологического образования, поддерживаемые либо зарубежными научными фондами, либо конкретными западными университетами, либо теми и другими вместе. Нарастали потоки обмена социологической информацией. Российские социологии активно устремились за рубеж для участия в международных конференциях и совместных исследованиях, а также для преподавания в западных университетах. В обратном направлении ехали видные западные профессора социологии, которых принимали на кафедрах и факультетах социологии. Практически каждая кафедра социологии в российском университете породнилась с кафедрой социологии западного университета. Поездки за рубеж в лучшие западные университеты стали своеобразной рутиной практически для всех, кто этого только желал, в том числе и среди молодых социологов. И все эти формы деятельности, в общем и целом, обеспечивались финансированием.
    Все складывалось как нельзя удачно, и казалось, что единое глобализированное поле международной социологии вот-вот сомкнется с российским.
    Однако данный процесс, обозначивший себя на рубеже 80-х-90-х годов и особенно развившийся в середине 90-х годов, обладал своей внутренней логикой, далеко не всегда совпадавшей с Большим Ожиданием. В чем же возникли эти несовпадения и обманутые надежды?
    Прежде всего, экстенсивная экспансия социологии на "территории" российского интеллектуального сообщества оказалась отнюдь не столь линейной, как это первоначально предполагалось.
    С одной стороны, далеко не все российские социологи, группы социологов и социологические центры захотели и по объективным обстоятельствам смогли легко и безболезненно влиться в систему международной социологии. Для этого, как минимум, требовались внутренний динамизм и дисциплина, умение энергично осваивать большие массивы новой информации и новой научной литературы, адаптироваться к новым методам преподавания и управления социологическими организациями, раннее доступные в России лишь немногим. Не следует упускать из виду и такую сугубо "техническую" проблему как роковой барьер активного знания иностранных языков-своеобразная Каинова печать, тяготеющая и до сих пор над всеми попытками прорубить большое окно в социологическую Европу и Америку. (Отсюда и затрудненность полноценного общения с коллегами на Западе, боязнь Интернета и другие негативные последствия, включая нередкие элементы ксенофобии в российской науке.)
    С другой стороны, и западные социологи в своем большинстве, как мне видится, пребывали в плену утопических иллюзий, полагая, что реформирование российской социологии возможно чуть ли не over night (впрочем, эта иллюзия была свойственна практически всем нашим западным контрпартнерам и в других сферах сотрудничества). Западные социологи недооценили сложность и "многослойность" российского интеллектуального сообщества, обладающего не только прогрессистским, но ретроградным вектором. Причем последний подчас обладал и обладает весьма большим потенциалом. Оставались без специального внимания со стороны наших западных партнеров и культурные различия ("матрицы"), присущие российскому обществу, в частности своеобразные культурные дистанции между столицами и периферией, боязнь власти и преклонение перед ней, инерция традиции и т.д. Причем в столицах и регионах "химические реакции" в области интеллектуального труда по объективным обстоятельствам по-прежнему протекают с различной интенсивностью и по несколько отличным схемам.
    За последнее десятилетие социологические кафедры и факультеты региональных университетов, а равно и отдельные социологи получили весьма большие возможности для творческого роста. Более того, с середины 90-х годов принадлежность к региональной социологической школе стала давать определенные и немалые преимущества в сравнении с школами столичными. Это касается финансирования всех форм академической деятельности за счет научных фондов, поездок на международные конференции, обмена студентами и др. Москва и Петербург во многом перестали быть социологическими столицами в старом, советском смысле слова. Само по себе это было замечательно, ибо создавало сетевую структуру развития социологии по всей стране, когда любая региональная ячейка социологической структуры в перспективе выравнивалась в своих возможностях с традиционными, столичными. Однако эти возможности отнюдь не гарантировали развития тенденции в автоматическом режиме. Требовалась творческая воля со стороны самих социологов. А это, как мне кажется, произошло не во всех случаях. Хотя можно приводить отдельные яркие примеры, свидетельствующие о появлении новых имен и новых программ в социологии, в целом региональные социологические центры раскрыли свои возможности далеко не всегда и далеко не везде. Причины? Их немало. Среди прочих-неразвитость рынка профессионального труда в российских регионах. Даже в большом университетском городе социолог практически "приписан" к своему университету или институту. По-прежнему существует система скрытых внеэкономических зависимостей. Проще говоря, это невозможность найти другое равноценное и, тем более, лучшее место работы в случае, если в этом возникает внутренняя необходимость. Даже в Москве и Петербурге социологическое сообщество достаточно немногочисленно и замкнуто. В малом же городе социологов просто наперечет. К тому же динамика географической мобильности среди социологов по-прежнему весьма невелика, быть может, даже в чем-то ниже, чем в советские времена, учитывая материальные сложности переездов и пр. Поэтому социолог в региональном университете, как представляется, вынужденно живет с оглядкой на соседа или начальство (хотя бы и с точки зрения научных публикаций или защиты диссертаций, не говоря уже о большем), а это, согласимся, ограничивает творческий рост, что бы по этому поводу ни говорили. В итоге российские социологи в регионах с большим трудом преодолевают некую герметичность своего положения. Номинальная и потенциальная свобода их творчества и саморазвития в реальности свободой оказывается далеко не всегда.
    В итоге 90-х годов сложилась весьма запутанная, но и столь же интересная картина, сама по себе заслуживающая пристального исследовательского внимания. Великое Ожидание оправдалось лишь частично. На "выходе" обнаружил себя весьма своеобразный исторический "продукт". Соотношение мыслимого (воображаемого) и сущего (реального) в развития социологии в России 90-х годов схематично можно было бы представить следующим образом:

  • Экстенсивный линейный рост всех параметров социальных структур социологии в России 90-х годов (прежде всего образовательных структур и прикладных программ, а также социологических инфраструктур). Социологии "много" и "везде", что становится сильнейшим аргументом в пользу некритически оптимистической оценки происходящего в данной профессиональной сфере.
  • Единое поле российской и международной социологии, соответствующее общему глобализационному процессу, на сегодняшний день не сложилось, а глубинная смысловая интеграция в этой области носит довольно фрагментированный характер. Более того, в конце 90-х годов все явственнее можно отмечать возвратную тенденцию, а именно стремление больших групп социологов, представляющих социологические центры (прежде всего образовательные), создать свою "российскую" социологию, опирающуюся на "свою особую традицию" и т.д.
  • Общая атомизация или фрагментация социологического поля в России, несмотря на внешние признаки консолидации. (Например, первый Российский конгресс социологии 2000 года показал, что российская социология пока еще не сложилось в рамках интегрированного сообщества). По сути, каждый центр ведет свою линию и реализует свое понимание социологического образования, как, впрочем, и самой социологии. Это выражается в отсутствии единых или даже близких учебных программ и учебных планов, в наличии на рынке учебной литературы массы несогласующихся по базовым принципам учебников социологии, в нежелании активно поддерживать общенациональные социологические ассоциации и др.
  • Социологическая культура в российском интеллектуальном сообществе формируется крайне медленно, что контрастирует с повсеместным присутствием социологии в ее различных номинальных ипостасях. Даже люди, профессионально занимающиеся социологией, нередко видят в ней некую туманную дисциплину, "обсуждающую" общество "вообще". В таком случае практически любое суждение об обществе (тем более глубокомысленное) воспринимается как "социологическое". Подобная парасоциология, подчас включающая в себя совершенно ненаучные компоненты (скажем, религиозно-идеологические), замещает или, скорее, вытесняет еще не оперившуюся научную социологию. Это еще больше отдаляет российское социологическое сообщество от мирового.
  • На этом фоне в российской социологии возник такой весьма опасный феномен, как бонапартизм. Каждое, сколь угодно малое звено в социологической структуре (кафедра, факультет или отдельный социолог) считает возможным устанавливать свои стандарты социологического образования (хотя формально, быть может, и делаются реверансы в сторону утвержденных Министерством образования стандартов). Бонапартизм в данном контексте означает позицию "я так вижу и все". Особая научная нескромность фактически стала нормой. Ложно понимаемая свобода научных исследований и преподавания, лишенная внутренней приверженности профессиональным стандартам, превратилась в господствующий фактор. На практике это означает, что для выражения своего Я в социологии вовсе не обязательно иметь большой опыт, публикации, признание со стороны российского и международного профессионального сообщества. Наличие финансовых средств, определенных связей на местном или федеральном уровне и большой деловой энергии обеспечивают "успех" практически любому самопровозглашенному социологу.
  • Объективно на социологическом поле возникло жестокое столкновение нескольких факторов: (а) тенденции плюрализации, (б) отсутствие глубокой социологической культуры, (в) невыраженность профессиональной корпоративности. Как правило, бонапартизм в социологии обосновывает игнорирование требований международной социологии и уход в свою "своеобычность". (Существенно реже можно столкнуться с бонапартизмом и в виде сектантского западничества, когда тот или иной специалист, прошедший огранку на Западе, нарочито и с сектантской исступленностью противопоставляющий себя "неразвитому" окружению, особенно в условиях регионального университета.)
  • Указанные процессы, возможно, имеют естественный и переходный характер (но, возможно, и нет). Но в любом случае этот процесс требует аналитической оценки и последующей терапии. Исходной позицией для осуществления терапевтических мер можно считать, прежде всего, установление смысловых стандартов в трактовке социологии и, соответственно, социологического образования.
    Все обсуждаемые проблемы российской социологии и ее преподавания, как в зеркале, отразились в издательской деятельности. Книжный рынок, в отличие от преподавательского "поля", обладает чертами большей конкретности, осязаемости. Книга-это в любом случае документ, который можно рассматривать с различных сторон.
    Если достаточно методично посещать соответствующие книжные магазины, выставляющие книги по социологии, можно отметить две ведущие тенденции. Во-первых, это экстенсивный рост числа изданий. Учебной литературы становится больше и больше. Во-вторых, наряду с ростом числа изданий обнаруживает себя и нарастание хаотичности этого процесса. Во всяком случае, рынок социологической литературы не обнаруживает склонности к саморегуляции, чего теоретически от него ожидали.
    Каждый ВУЗ, каждая более или менее институализировавшая себя кафедра социологии стремится создать и побыстрее напечатать свой собственный учебник социологии. В противном случае репутация кафедры будет страдать, мол, что за кафедра социологии, если у нее нет своего учебника. Учебники сплошь и рядом пишут авторы, познакомившиеся с социологией чуть ли не накануне. Их имена не фигурируют в анналах профессиональных сообществ и не известны специалистам. Весьма часто беря в руки очередной учебник социологии, профессиональные социологи недоуменно смотрят друг на друга: "Вы знаете, кто это?"-"Первый раз вижу это имя".
    Для авторов теперь нет никаких ни внутренних, ни внешних сдерживающих механизмов. В большинстве случаев все зависит только от умения организовать свое время и природной продуктивности, порой не имеющей ничего общего с профессионализмом, а также от способности найти финансирование для публикации. Косвенным образом и издательства поощряют этот непрофессионализм, без разбора обращаясь к любым авторам лишь бы только они выдерживали временные рамки и хотя бы отчасти работали в поле социологии. Объективное экспертное рецензирование практически умерло как жанр научного творчества. Либо рецензии носят формальный и договорный характер, либо их вообще не заказывают. "Самопроизвольность" создания и "проталкивания" своей учебной продукции на рынок социологической литературы стала нормой.
    К счастью, из этого правила есть важные исключения. Это издательская деятельность Института "Открытое общество" (Фонд Сороса), Национального фонда подготовки кадров, РГНФ и ряда других фондов.
    В этих программах просматриваются логика, стремление ориентироваться на качество продукции, тематическая и междисциплинарная координация. Но и здесь не без проблем. Указанные и некоторые другие фонды, первоначально вложив средства в издание учебной литературы по социологии, к настоящему времени в значительной степени "остыли", видимо, посчитав, что импульс дан и процесс само воспроизводства качественной литературы должен идти отныне само по себе. Но этого самодвижения, увы, не происходит. Как только ослабевает финансирование со стороны фондов, переключившихся на другие программы (что само по себе понятно), так мы воочию наблюдаем вал непрофессиональной литературы, покрывающий книжные полки.
    С позиций читателей социологический книжный рынок также выглядит весьма хаотично. Студенты (и отчасти преподаватели) полностью дезориентированы обилием изданий учебной литературы по социологии. Поэтому даже в ведущих столичных вузах на семинарских занятиях по социологии можно видеть самые экзотические учебники, абсолютно не соответствующие качественным стандартам. Книжные лавки (иной термин подчас не приходит в голову) не ведут никакой разъяснительной и просветительской работы, сбывая в больших количествах социологическую низкопробщину лишь бы был оборот. В конце концов, и книготорговлю можно понять. В наших современных условиях она вовсе не предназначена для просветительства, а борется за свое экономическое выживание. Студенты же-главный потребитель учебной литературы-всем доступными методами стремятся уклониться от приобретения рекомендуемых учебников (весьма не дешевых), предпочитая делать ксероксы отдельных глав, "скачивая" примитивные рефераты через Интернет, либо просто сдавать экзамены без чтения учебников.
    В этой связи особого упоминания заслуживают Интернет-сайты по социологии. Число их растет. И многие стали полагать, что все проблемы распространения социологической информации могут и должны быть решены посредством Интернета. При этом упускались из внимание важные обстоятельства. Свобода открытия и наполнения Интернет-сайтов неизбежно влечет за собой и падение качества материалов, размещаемых на этих сайтах. Интернетизация имеет своей обратной стороной некую произвольность, необязательность, вторичность по части содержания. Другое обстоятельство состоит в том, что создание качественного Интернет-портала ничуть не менее трудоемкое и финансово затратное дело, чем, скажем, открытие издательства или запуск на орбиту профессионального журнала. Поэтому на сегодняшний день большинство социологических сайтов, не считая лучших, представляют собой какие-то гибридные формы, составленные из самых разноплановых информационных блоков, рекламы, студенческого "стеба", социологической литературщины и пр. Эта гибридность, в каком-то смысле уже и неотделимая от Интернета как такового, становится серьезным препятствием на пути его полноценного использования в качестве учебного ресурса.
    Другой "оргвопрос" тесно связан с борьбой вокруг министерского стандарта по социологии. Стандарт по преподаванию социологии превратился в некий мистический фантом нашего профессионального сообщества. Эти стандарты в их старых, новых и даже еще не родившихся вариантах априорно ругают все, кроме тех, кто их написал и одобрил. Обсуждение стандарта стало наиболее излюбленной темой дискуссий на любом собрании социологов вне зависимости от первоначальной темы. Ни в одной другой стране с развитым социологическим образованием такого не наблюдается и не о каких государственных стандартах речи не идет. Там эти стандарты целиком устанавливаются профессиональным сообществом в виде различного рода конкурсов студентов и аспирантов, выделения лучших учебных программ и учебников, приглашения на национальные социологические форумы и т.д. Все эти формы по внешнему ходу не имеют силы обязательных предписаний, но влияние профессиональной корпоративности таково, что ни один активно действующий социолог не может их проигнорировать.
    Что касается России, то причина столь болезненного внимания к нашему госстандарту по социологии видится в том, что при отсутствии длительных традиций в преподавании социологии и единых для всего научного сообщества представлений о том, что такое социология (а также высокоразвитой социологической культуры) одни кафедры и факультеты во что бы то ни стало стремятся опереться на формальный стандарт (в данном случае министерский), видя в нем священную "Книгу Бытия", другие же, давно переросли его требования и потому смотрят на него с высока.
    Сколь бы ни трудились эксперты-социологи, составляющие этот стандарт, он всегда будет вызывать обструкцию, даже если предположить, что когда-то удастся создать нечто идеальное в этой области. Дело в том, что любое положение стандарта можно интерпретировать самыми различными, иногда диаметрально противоположными способами. И это неизбежно, ибо за стандартом не стоит развитая социологическая культура научного сообщества, несущая в себе свой незримый "стандарт". К тому же не секрет, что административная власть министерства не столь велика, чтобы огнем и мечом навязать стандарт сотням центров социологического образования самого различного калибра. Да и функции Министерства образование, надо думать, едва ли должны касаться сугубо содержательной стороны преподавания. И хочется верить, что министерство благоразумно никогда не станет вторгаться в само содержание преподавания социологии и не вступит на тропу войны с кафедрами и факультетами-путь совершенно бесперспективной, как и путь любой иной войны в наших современных условиях. Ситуация, по-видимому, требует иного подхода.
    Именно профессиональное социологическое сообщество, как в лице его организаций, так и в самом широком плане могло бы согласовать общие смысловые принципы преподавания социологии и сделать их, если угодно, "мягким стандартом", то есть формально не обязательным, но по умолчанию проводящим границу между профессиональной социологией, с одной стороны, и любыми формами парасоциологии, с другой. Увы, без того чтобы конструктивно размежеваться с парасоциологией, нам никогда не соединиться. Таков вынужденный итог именно экстенсивного развития социологии в России 90-х годов.
    В чем же состоит эта невидимая граница? В начале данной статьи уже обсуждалась основополагающая проблема признания огромной сложности социальных систем и независимости социологии от внешнего идеологизированного влияния в любых его формах. Это составляет необходимую предпосылку. Однако далее идут не менее важные, но более специальные критерии.     Признание принципа социологического мышления (или социологического воображения, по Ч.Р.Миллсу), согласно которому социолог должен мыслить в категориях, анализирующих явления, устойчивые по своей структуре и повторяющиеся во времени. В приземленной практике преподавания это означает постоянное тестирование любых явлений социальной реальности в ходе ответа на вопросы: что происходит? (выделение факта); как часто это происходит? (повторяемость); как это происходит? (механизм осуществления функции); кому это нужно? (задействованные интересы и группы); что будет в будущем? (развитие тенденции).
    Как не странно, эти "детские" вопросы (кстати сказать, на них быстро отвечают именно старшие школьники в ходе довузовских форм социологического образования) обладают большой селективной силой. Для многих "взрослых" социологов неведомы такие, по видимости, простые постановки социологического анализа. Это есть не что иное, как активизация социологического воображения и, соответственно, формирование социологического мышления и социологической культуры. Многие социологии по-прежнему не мыслят в категориях социологических тенденций, и потому любая дискуссия с их участием чуть ли не с порога перерастает в обсуждение частностей, отдельных примеров и субъективных оценок ("я так вижу, тем я и интересен"). В итоги все сводится к некому нерасчлененному обмену мнениями в печати или на конференциях, в котором может быть немало ярких суждений, но собственно социологическое содержание в его сухом научном остатке отсутствует.
    Принятие согласованной схемы социологических категорий, выработанных в ходе двухвекового развития этой науки во всех странах и усилиями всех сообществ. Разработкой этих категорий по преимуществу занимается так называемая "общая социология". Она составляет естественный фундамент социологии вообще, ибо содержит в себе синопсис всех основных понятий, методов и теорий, входящих в современную социологию вообще. В известной мере можно говорить о том, что свободное знание общей социологии должно стать императивом для каждого социолога. Иного пути просто нет. В этом смысле любые ссылки на хорошее знание того или иного отдельно взятого раздела социологии (индивидуальная научная специализация) не могут служить оправданием игнорирования корпуса социологических категорий методов и теорий. Здесь-то как раз и проходит граница между социологами и не-социологами, о которой идет речь. Увы, эта граница в рамках российской социологии довольно размыта, а сплошь и рядом просто и не существует. Даже такие базовые понятия, как "стратификация", "социальная структура", "социализация", "социальные взаимодействия" и многие другие ярко отсутствуют в менталитете (а отсюда и в речи) многих социологов. Причем речь идет не о профессиональном жаргоне и жонглировании терминами, а о понятийном строе мышления социологов. Это не есть жесткое требование мыслить социологически исключительно в рамках этих категорий. Напротив, преподавание может идти с использованием иных теоретических ориентаций, учитывающих индивидуальный профиль конкретного учебного центра. Но в любом случае все преподаватели и учащиеся должны проходить через эту схему, а если и отказываться от нее, то сознательно и убежденно, а не огульно. Даже отрицание этой схемы, как представляется, должно стать единым языковым полем для общения внутри российского социологического сообщества и, тем более общения российских социологов с их зарубежными коллегами. Предлагаемая схема такова:

КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ СТРУКТУРА СОВРЕМЕННОЙ ОБЩЕЙ СОЦИОЛОГИИ

СОЦИОЛОГИЯ КАК НАУКА
ГЛАВНЫЕ МЕТОДЫ СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
КУЛЬТУРА
СОЦИАЛИЗАЦИЯ
СОЦИАЛЬНЫЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА
СОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ
СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ И ОРГАНИЗАЦИИ
ОТКЛОНЯЮЩЕЕСЯ ПОВЕДЕНИЕ
РАСОВОЕ И ЭТНИЧЕСКОЕ НЕРАВЕНСТВО
НЕРАВЕНСТВО ПОЛОВ И ВОЗРАСТНЫХ ГРУПП
СЕМЬЯ
ОБРАЗОВАНИЕ
ЗДРАВООХРАНЕНИЕ
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ
РЕЛИГИЯ И ЦЕРКОВЬ
ПОЛИТИКА
НАУКА, ТЕХНОЛОГИИ И ОБЩЕСТВО
ЭКОЛОГИЯ И ОБЩЕСТВО
НАРОДОНАСЕЛЕНИЕ
УРБАНИЗАЦИЯ
КОЛЛЕКТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
СОЦИАЛЬНЫЕ ДВИЖЕНИЯ
СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ, МОДЕРНИЗАЦИЯ И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

    Представленная общесоциологическая схема легко выделяется в ряде хорошо известных нам учебников, изданных на русском языке. Присутствует она и в подавляющем большинстве англоязычных учебников(1).
    Каждый из указанных концептуальных блоков "разворачивается" на 10-15 конкретных понятий, теорий, принципиальных первоисточников.
    Например, возьмем указанный выше "блок" социальные взаимодействия. Сюда входят такие общепринятые узловые понятия, как "жест", "смысл", "значение", "символ", "символические взаимодействия", "драматургия", "презентация Я", "этнометодология", "невербальное общение", "физическое дистанцирование", "символика социального пространства и времени", "теорема Томаса". Исчерпывается ли этим все концептуальное богатство социального взаимодействия? Разумеется, нет. Но вне предложенного минимум трудно вести какой бы то ни было разговор о социологических проблемах, касающихся социальных взаимодействий.     Внутри этих концептуальных "блоков" ничто не ограничивает полет преподавательского творчества, как угодно далеко и глубоко трактующего те или иные феномены социальной реальности и дисциплинарной специфики. Здесь может и должна проявиться индивидуальность профессора или автора учебника. Причем ничто не ограничивает проявление этой индивидуальности. Но общая логика построения социологического дискурса должна быть согласованной в российском и международном социологическом сообществе и опирающейся на единый концептуальный язык. В противном случае мы всегда останемся разделенными, всегда выясняющими вопрос, как преподавать социологию, всегда обсуждающими формальный стандарт при отсутствии профессиональных смысловых норм внутри нас самих.

1) Donald Light et al., Sociology. Alfred A. Knopf; J. Ross Eshleman et al, Sociology, Harper Collons; Erich Goode, Sociology, Prentice Hall; David Popenoe, Sociology, Prentice Hall; John J. Macionis, Sociology, Prentice Hall; Jan Robertson, Sociology, Worth Publishers.



Н.Е. ПОКРОВСКИЙ


РОССИЯ НА ПУТЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ: СТРУКТУРНЫЕ ПАРАМЕТРЫ


    В свое время было много сказано о социологическом воображении, ныне уже ставшем хрестоматийным понятием в начальных курсах социологии. Но несравненно меньше знаем мы о социологическом чувстве, социологической интуиции, позволяющим подсознательно обобщать жесткие данные и наблюдения, даже не замечая этого, проводить необъявленные опросы и фокусированные интервью, не прибегая ни к каким формальным процедурам, участвовать в социологических экспериментах, даже не подозревая этого. Это есть социология уходящая в сознание социолога или, наоборот, как раз возникающая из него, дабы позднее получить свое подтверждение или опровержение по всей строгости известных социологических процедур.
    Последний год, последние месяцы и, и в особенности, последние недели по все нарастающей траектории и все с большей настоятельностью заставляют задуматься о том, что мы здесь, в России, переживаем интуитивно очевидное, но формально-социологически еще не оформленное, вступление системы в новый фазис свой эволюции. Это есть ощущение новизны социального климата вообще (именно: вообще, а не в частностях, ибо в частностях всегда есть доля новизны). Это есть ощущение стремительного ухода старой, прежней социальной реальности и наступления новой эпохи, если угодно. В каком-то смысле эта интуитивно определяемая новизна, воспринимается мною даже более остро, чем новизна конца 80-х и начала 90-х годов. Тогда это было поступательное движение в неизведанное, но по заранее определившимся маршрутам трансформации (перестройки), либерализма, свободных рынков и т.д.-всего того, что давно уже зарекомендовало себя к тому времени в системе модерна. Теперь же речь идет о чем-то совершенно новом и не подпадающем под известные образцы, о качественно иной композиции общества, о превращенной системе координат.
    Восприятие фундаментальной новизны ситуации можно конкретизировать в нескольких тезисах:
  1. Период транзита и перехода куда-либо завершен.
  2. В России укрепилась новая социальная структура, в значительной степени блокирующая ныне, а также и в обозримой перспективе какие-либо значительные социальные изменения.
  3. Общество вошло в состояние равновесной и долговременной стабильности.
  4. Это состояние представляет собой балансы неопределенностей и фрагментаций, которые никогда и не будут определены, дефрагментированы и достроены до единого целого. Напротив, эта фрагментированность и есть залог стабильности.
  5. Данное состояние не есть российская проблема только лишь. Это общая глобальная тенденция, лишь нашедшая в России свое, быть может, самое разительное проявление в силу резкого снижения инерциальной сопротивляемости российского общества.
  6. В России, однако, происходит своеобразный симбиоз активных глобалистических тенденций с традиционалистскими, отчасти полуфеодальными напластованиями. Это и создает причудливый, подчас даже экзотический профиль российской ситуации.
    Десятилетие кризисного развития России (называемое ныне "переходным периодом" или "транзитом") привело не только к весьма характерному перерождению общества на всех его структурных "этажах", но и к необратимому видоизменению внутренних феноменологических конструкций массового сознания. Порой возникает достаточно устойчивое впечатление, что выработанные десятилетиями, если не столетиями "линейные" характеристики общественного развития не вполне применимы, если применимы вообще, к анализу современной российской ситуации. Привычные шкалы и эталоны более не действуют в России.
    Если опираться на традицию в социологии, то вполне можно придти к выводу, что российское общество находится в состоянии активного и целенаправленного саморазрушения, по большому счету не столь уж и спровоцированному внешними факторами. (Речь идет именно о саморазрушении, ибо иначе прости трудно истолковать ярко выраженные тенденции деструкции, наблюдаемые во всех институтах российского общества и, что удивительно, поддерживаемые коллективным поведением носителей действия).
    Повсеместно господствующая аномия, то есть дисперсия ценностного поля, охватила сферы экономики, политики и культуры.

Экономика

    Теневая (по сути криминальная и полукриминальная, деликатно называемая "неформальной") экономика укрепилась в качестве ведущего хозяйственного уклада. Казалось бы, это должно было бы привести к полному вырождению экономической жизни общества и крушению его экономических структур. Но российское общество в общем и целом выживает как на индивидуальном уровне, так и на уровне экономических макроструктур. Апокалипсиса не происходит. Новый экономический уклад, между тем, совмещает в себе самые различные и, казалось бы, несовместимые "фрагменты": технологически передовой постиндустриализм и квазирынки, возродившуюся архаику и натуральный обмен, криминальную экономику, подневольный труд, индустриализацию, постиндустриализацию и деиндустриализацию. Причем, это не переходная многоукладность, а именно стабильный новый уклад.

Политика

    Российская политика являет собой, согласно традиционной шкале оценок, представляет собой тетрализацию, замешанную на экономическом интересе и крови. Игровой момент, лицедействие превалируют над остальными характеристиками. (В этом смысле политологию можно, в принципе, рассматривать как театральную критику, особенно имея в виду роль PR и СМИ в политическом процессе.) Сама демократия, во имя которой в России последних лет было поднято столько здравиц, превратилась, еще не оформившись, в нечто совершенно нетрадиционное - манипулятивную демократию, то есть использование внешней формы демократического процесса для сокрытия глубоко недемократической и даже антидемократической сути этого процесса. Причем активной стороной этого феномена стал и сам электорат, с готовностью принявший правила игры и даже нашедший свое игровое отдохновение в ней.

Культура

    Культура также подчинена строго манипулятивным процедурам, с одной стороны, оправдываемым так называемыми требованиями рынка (при отсутствии свободно рынка как такового), с другой стороны, осуществляемым на фоне ухода с исторической сцены характерной для России социальной группы-интеллигенции-и превращении ее в квазигруппу интеллектуалов.
    Со всей очевидностью ставит макросоциологические вопросы, ответы на которые с большим трудом просматриваются в рамках современной российской социологии.

Принципиальная схема глобализации

    Анализ и обобщение теоретических и прикладных исследований по данной теме фактически показывает, что в России наблюдаются не замедленные процессы адаптации к общемировым культурным изменениям, но, напротив, в силу значительной ослабленности социальной структуры российского общества, активно реализуют себя большинство глобалистических тенденций в их яркой "гибридной" форме. В этом смысле российское общество в большей степени, чем достаточно стабильные западные общества, подвержено влиянию этих культурных тенденций и выступает в качестве своеобразного "испытательного полигона", на котором испытывают себя те культурные феномены, которые лишь в будущем полностью проявят себя в глобальном формате. В статье сделан основной упор на теоретической разработке проблемы глобализации и американизации, создании "идеального типа" этих процессов. В связи с этим выделяются четыре параметра глобализации.
    Идеальный тип современный глобализации включает следующие феноменологические компоненты а) всеохватность и комплексность изменений при переходе к глобальной стадии (меняются все параметры социальных структур и сама изменчивость, "пластичность" становится главной позитивной ценностью), б) все глобальные ценности и ориентиры получают априорное доминирование по отношению к местным (локальным) ценностям, включая и этнический фактор, который элиминируется, в) гибридизация культуры, то есть процесс быстрого составления (часто искусственного) культурных феноменов из прежде несовместимых составных частей, особенно в сфере поп-культуры г) акцентирование "глубинных" феноменов (докультурных, доцивилизационных), которые получают раскрепощение, д) решительное изменение ориентации рациональности от "модерна" к "постмодерну" с его акцентом на мозаичности и внутренней несвязанности восприятия и конструирования социальной реальности, е) признание гражданского общества единственной формой социальной упорядоченности глобального социума. Американизация, по сути, представляет собой конкретизацию глобализации с включенными элементами американской национальной культуры (см. G. Ritzer. The McDonalization Theses. Lnd, 1998). Причем особенности американизации в области культуры состоят в иррационализации рациональных матриц (доведение до абсурда рациональных элементов культуры), приоритет количественных характеристик (коммерциализация), готовность к употреблению (оперантность), полностью гарантированное качество на определенном уровне, упакованность в яркие символические формы, виртуализация культурных образов (создание виртуальной реальности, в которой разворачивается культурный феномен).
  • Efficiency
  • Calculability
  • Predictability
  • Control through Nonhuman Technologies
    Данная теоретическая модель, разработана с опорой на методические принципы М.Вебера, К.Маннгейма и Дж.Ритцера. При этом происходит создание как бы новой рациональной системы, которая выступает в виде антипода старой системы рациональности, связанной с традиционной культурой.
    Каковы же общие свойства большинства представленных выше глобалистских моделей с точки зрения содержащихся в них культурных матриц?
    а) Всеохватность и комплексность изменений. Прежде всего теория глобализации подчеркивает: что главный акцент должен быть сделан не на рассмотрении отдельных "траекторий" социальных изменений в тех или иных сферах, а на взаимодействие этих изменений друг с другом, их переплетение и взамополагание. Это подразумевает развитие доминирующего внимания социологов к пространственно-географическим параметрам социальных изменений, их глобальной всеохватности.
    б) Противопоставление глобального и локального в области культуры. Другой аспект глобализации основывается на рассмотрении тесной связи макро- и микро уровней происходящих изменений. Важной особенностью глобализации становится то, что она проникает в самые глубины социальных структур, превращая их в носителей новых смыслов. Это касается таких "локальных" ценностей как традиции, обычаи, привычки, местные сообщества и др. Короче, новые глобальные реалии радикально видоизменяют даже наиболее консервативные и устойчивые структуры социального сознания и поведения. При этом процесс "отказа" от "старого" идет быстро, решительно, зримо. Причем, всякое "новое" обладает, по мнению сторонников этой теории, заведомым преимуществом поскольку оно "глобальное". Из этого в принципе следует, что это "глобальное" приобретает статус высшей нормативной ценности. Социальным институтам локального уровня отныне уже нет необходимости проходить всю вертикальную иерархию, дабы выйти на общемировой уровень. Семья, малые группы, местные организации, локальные движения и институты глобализируются прямым и непосредственным образом именно на своем уровне, демонстрируя новые формы участия в глобальных феноменах.
    в) Множественность культурных гибридов в области культуры. Теория глобализации радикально изменяет наше представление о культуре, которая прежде рассматривалась по преимуществу как нечто либо наследуемое, либо спускаемое "сверху" и "распространяемое". В новых условиях культура становится результирующей бурного процесса "конфликтности" (politicized contestation). Это приводит к возникновению разнообразных глобальных и локальных "социо-культурных гибридов", с присущим им весьма коротким периодом полураспада, н стабильностью, несоответствием традиционному контексту.
    г) Упразднение национально-государственного фактора в его культурном измерении. Теория глобализации последовательно выступает против социетализма, с одной стороны, и национализма, с другой. Что касается последнего, то в понятие "национализм" отныне включаются такие феномены, как национальные государства-страны, национальные социо-культурные традиции, национальные типы сознания и т.д.
    д) Примордиальные феномены и гражданское общество. Своеобразный поворот получает и тема "гражданское общество" в связи с приложением к ней теории глобализации. Процесс интернализации ценностей и ценностных ориентаций приводит к тому, что регулятивно-нормативная функция общества существенно видоименяется, а прежде подавлявшиеся гражданским обществом и не социализировавшиеся "примордиальные"(primordial) феномены, близкие по своему характеру к фрейдовскому Id и мидовскому I и проявляющее себя в контексте этнического начала, расы, пола занимают все боле важное положение в глобализируемых процессах и институтах. Мозаичный набор социальных "типов" и моделей, отсутствие единых принципов рационализации, свобода обращения с примордиальными феноменами - все это создает глобалистско-постмодернистскую картину социального мира.
    е) Новая концепция рациональности. Новые глобальные процессы заставляют изменять и прежнюю концепцию рациональности, сформировавшуюся в рамках "современного общества" по контрасту с "постсовременным обществом", порождаемым глобализацией. Поскольку глобализация представляет собой нормативно-теоретическую парадигму, то она и вырабатывает модели новой рациональности. При этом рациональность в глобыльном смысле понимается прежде всего как свобода самовыражения многообразия, что и находит свое частное проявление в "теории мультикультуризм "(multi-culturalism), то есть в признании доминирования принципа полной мозаичности культурной "карты" той или иной региональной или профессиональной группы.(1)

Case Study I: Высшее образование

    Особый смысл новые культурные ценности приобретают в системе высшего образования, которая служит, как известно, одним из главных агентов социализации, то есть воспроизводства ценностных структур обществ.
    Высшее образование в новом раскладе ценностных ориентаций уже не служит источником распространения фундаментальных научных ценностей. Потребители высшего образования, в том числе и в России, прежде всего ценят его (а) доступность или "удобность", то есть максимальное сокращение физических усилий для получения искомого результата, (б) экономическая усредненность и эффективность ("платить меньше-получить больше"), (в) упакованность учебных программ в яркие функциональные упаковки, облегчающие потребление "товара", в качестве которого выступают знания и умения, (г) последующая максимальная коммерческая реализуемость полученных знаний.
    В этом смысле университеты, а равно и школы, уже не рассматриваются в качестве святилищ разума, а профессура и учителя в качестве священнослужителей. И те и другие скорее эволюируют в направлении обслуживающего персонала, готовящего эффективные продукты, готовые к употреблению. Причем профессура изготавливает продукт на внутреннем рынке образования, а студенты (в будущем выпускники и молодые специалисты) распространяют его (то есть себя) на внешнем.(2)

Case Study II: Туризм

    Одной из разновидностей современной российской городской культуры стал и туризм. И хотя социологически он охватывает лишь то, что можно с большой натяжкой назвать "средним классом" (не считая социологически немногочисленного высшего класса), в принципе туризм уже превратился в культурную матрицу, своеобразную "икону" всей современной российской культуры в целом. В качестве ценностной ориентации выступает прежде всего зарубежный туризм. Как популярная культурная ценность туризм несет в себе следующие черты: (а) высокая степень предсказуемости и управляемости проведения рекреации, (б) высокая эффективность и концентрированность удовольствий, (в) легко планируемые и "просматриваемые" вперед расходы, (г) "упакованность" и высокая степень контролируемости программы. В традиционной российской культуре путешествия символизировали ожидание необычного и эмоционально насыщенного культурного опыта, прежде всего связанного с переживанием исторической и природно-эстетической реальности. Ныне туризм в России, как и в остальном мире, превращается в индустрию "квантированных" удовольствий, которые подразумевают не столько культурные, сколько чисто физиологические аспекты потребления. Если прежде туризм ассоциировался с ценностью рискованного, но культурно насыщенного путешествия, то ныне он превращается в высоко систему фокусированного получения физиологических удовольствий (так называемое, "обслуживание", которое занимает первую позицию значимости в туристической программе). Основным мотивационным фактором развития туризма в феноменологическом плане следует считать не стремление приблизиться и, как сверх-задача, постичь мир иной культуры и иной социо-культурной и экологической реальности, а обретение адекватности той культурной гипер-реальности, которая создается телевизионной рекламой и статьями в популярных журналах в ярких обложках. Именно эта гипер-реальность и становится реальностью современных путешествий. Иными словами, критерием эффективности туристической программы становится ее соответствие рекламе. Закольцованная функциональная корреляция замыкается: реклама существует для туризма, туризм-сориентирован на рекламу. В этом смысле развитие интерактивных форм гипер-реальности, как представляется, в будущем будут стимулировать "туризм без путешествия"-использование возможностей, скажем, Интернета и других технических систем (новых типов кинотеатров) для создание "реальности" путешествия без физического перемещения в социокультурном пространстве. Все в большей и большей степени туристские объекты во всем мире принимают характер имитаций и, соответственно, ухода от подлинной историко-культурной аутентичности, например, декорационно-имитационные реставрации и восстановления исторических объектов, сувенирная индустрия, этнографические имитации и пр.. Притом имитации как более "яркие" и доходчивые замещают аутентичность. Характерно и то, что для многих профессий туризм становится формой, непосредственно связанной с работой в том смысле, что работа подразумевает путешествия, имеющие немалый компонент туризма.(3)

Case Study III: Труд

    Сходные тенденции эволюции социо-культурных ценностей можно наблюдать и в развитии современных форм труда. Труд в условиях постиндустриального города превращается из процесса реализации фундаментального профессионального предназначения человека (Beruf, по Веберу) в своего рода организованную систему получения квантированных удовольствий. Легкая и постоянная смена мест работы и специализаций в труде, большое значение, придающиеся внешним аксессуарам престижности и соответствующим формам престижного потребления (так называемое conspicuous consumption, по Мертону)-все это создает новую ценностную реальность трудовой деятельности.(4)
    Новые ценностные ориентиры, реализующие себя в современных формах культуры, порождают целый ряд феноменов, которые следует считать не культурной девиацией, но, напротив, образцами новых гибридных форм жизнедеятельности культуры в обществе.
    К числу подобных гибридных культурных форм, помимо образования, туризма, труда, можно отнести достаточно одиозные, но фактически превращающиеся в нормативные шоу-бизнес, рекламу, масс-медиа, псевдодемократический политический хэппенинг (лицедействие и театрализация).
    Весьма примечательно, что эти явления, получившие в России конца 90-х годов небывалое распространение, в значительной мере представляют общемировую, глобализирующую себя реальность. Однако в отличие от стабильных западных обществ, где указанные феномены пока еще ограничиваются и регулируются рационально-традиционными социальными институтами, в условиях российской нестабильности они сполна проявляют себя. Есть немало оснований предполагать, что заявляющая о себе новая, а пока еще отчасти девиантная гибридизированная культура вскоре превратится в базовую. В этих условиях традиционные фундаментальные ценности культуры окончательно уйдут на маргиналии российского общества. Там они, возможно, не исчезнут окончательно, а станут основой различных реминисцентных субкультур. Соответственно этим субкультурам будут существовать и замкнутые сообщества (группы) поддерживающие их (по аналогии с "монастырской парадигмой" Т.Роззака). В условиях весьма динамичной культурной эволюции, происходящей в России, возникает необходимость консервации традиционных культурных ценностей и архивирования культурного наследия как носителя систем ценностных ориентации, но не только в виде создания разного рода депозитариев памятников и документов культуры (хотя и их тоже), но прежде всего в качестве "хранилищ" живых ценностей, в том числе и в их деятельностных вариантах. Этому могут служить различные микро-общественные организации, группы, движения и т.д., которые создают социальную сетку взаимного общения, хотя и находящуюся на маргиналиях новой российской системы, но, тем не менее, в силу своего сетевого и деинституциализированного характера способную выдерживать существенное давление внешней среды.
    Наличие определенного числа опубликованных прежде научных работ по ценностным структурам современной западной и российской культуры не приводило к выдвижению тезиса об особом "испытательном" и экспериментальном характере современной российской культуры, что и делается в данном исследовании; признание правомерности этого положения позволит по-иному оценить процессы в области культуры, происходящие в России, в том числе и с точки зрения Запада; Россия предстает не как отсталая и почти "варварская" периферия высококультурного Запада, а как культурная область, предвосхищающая развитие глобальных тенденций, сколь бы настораживающими они ни были.

1) Albrow M. The Global Age. Stanford 1997; Featherstone M.(ed.). Global Culture: Nationalism, Globalization, and Modernity. London, Sage, 1990; Global Modernities. Ed. By M.Featherstone, S.Lash, R.Robertson. London, Sage, 1995; Robertson R. Glocalization. Social theory and global culture. London, Sage, 1992; Stehr N. Knowledge Societies. London, Sage, 1994; Tiryakian E. The Wild cards of Modernity // Daedalus, Spring, 1997. Wallerstein I. Unthinking Social Scienses. London, 1995, Waters M. Globalization. Lnd-NY, 1995.
2) Damroch D. We Scholars: Changing the Culture of the University. Cambridge, MA, 1995; Plater W. "Future Work: Faculty Time in the 21st Century," Change, 1995, 27: 22; Seymour D. Once Upon a Campus: Lessons for Improving Quality and Productivity in Higher Education. Phoenix, AZ, 1995; Ritzer G. The McDonalds Thesis. London, Sage, 1998.
3) Rojek Ch. "Disney Culture", Leisure Studies, 1993, 12: 121-135; Rojek Ch. Decentring Leisure; Rethinking Leisure Theory. London, Sage, 1995; Urry J. The Tourist Gaze: Leisure and Travel in Contemporary Society. London, Sage, 1990; Ritzer G. The McDonalds Thesis. London, Sage, 1998. 4) Braverman H. Labor and Monopoly Capital: The Degradation of Work in the Twentieth Century. NY, 1974; Clark S. "The Crisis of Fordism or the Crisis of Social Democracy," Telos,1990, 83; 71-98; Edwards R. Contested Terrain: The Transformantion of the Workplace in the Twentieth Century. Feller R., Waltz G. (eds). Career Transitions in Turbulent Times. Greensboro, NC, 1996; Ritzer G. The McDonalds Thesis. London, Sage, 1998.

    Варианты данной статьи опубликованы в "Социологических исследованиях", "Журнале социологии и социальной антропологии" и на сайте "Sociological Forum".


Н.Е. ПОКРОВСКИЙ


ТРАНСФОРМАЦИЯ УНИВЕРСИТЕТОВ В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛЬНОГО РЫНКА


    Эпоха глобализации весьма зримо воздействует на высшее образование во всех странах мира, и в этом отношении Россия отнюдь не является исключением. Причем речь идет не только и не столько о самоочевидных последствиях процессов глобализации, сколько об изменении самой внутренней парадигмы университетского образования, то есть о возникновении в высшей школе новых образцов, норм, ориентиров и мотиваций.

Изменение концепции знания

    Изменения базовых парадигм восприятия мира, связанные с процессами глобализации (преобладание перманентных изменений над состоянием стабильности, индивидуализация единого исторического времени, своего рода сокращение географических пространств, новые типы взаимодействия локальных и глобальных практик, возникновение горизонтальных сетевых структур, виртуализация многих сфер жизни, гибридизация культурных феноменов и др.), привели к формированию концепции знания, существенно отличной от предшествующей. При более детальном рассмотрении это позволяет говорить о кристаллизации нового "идеального типа" (в смысле Вебера) университетского образования, преобразующего все составные компоненты университетской структуры и превращающего университет в нечто иное в сравнении с тем, что мы хорошо знаем из прошлого.
    Если прежде знание, наука опирались на просветительскую картину мира и рассматривались, в основном, как абсолютная и безбрежная ценность, то отныне возобладало понятие "полезного знания" (useful knowledge), то есть знания, ограниченного в принципе, сфокусированного на конкретике и нацеленного на результат, приносящий немедленную экономическую выгоду.
    Это приводит к "перенастройке" основных параметров и всей системы университетского образования, а также влечет за собой развенчание образа ученых (равно как и преподавателей), как людей, приобщенных к недоступным другим истинам, превращение их в группу экспертов, ничем не отличающихся от других субъектов рыночных отношений. Отныне университет-это не храм науки, а market place в самом широком смысле этого понятия.
    Вступление университетов в эпоху глобализации способствовало возникновению разнообразных виртуальных форм знания и образования, противостоящих фундаментальности в традиционном смысле этого слова. Доминирование хорошо обоснованных теорий исчезает, уступая место искусственно гибридизируемым форматам практических навыков и технологий с ограниченной зоной социальной ответственности. Подобные гибриды-яркие по форме, привлекательные, хорошо упакованные-легко разрушаются, распадаются на составные части, но зато столь же быстро возникают в новой конфигурации.
    На фоне этого фундаментальные знания вытесняются на периферию, приобретают, если угодно, эзотерический характер, представляя интерес для немногих и, соответственно, обслуживания их интересы.

Университет как экономическая корпорация

    В течение многих веков университетское образование воспринималось как известного рода священнодействие. И хотя во все времена университеты развивались, в том числе и в экономическом отношении, но просветительская задача распространения разумного, доброго, вечного превалировала над всем остальным. Экономическая сторона университетской жизни в основном сводилась к достойному поддержанию инфраструктуры и столь же достойному поддержанию деятельности профессуры. Ныне мы наблюдаем несколько иную картину. Отныне во всех западных странах практически без исключения университеты, лишившись своей исключительной роли, находятся под подозрением. Государство и общество априорно подозревает их в том, что университеты неправедно и незаконно тратят общественные средства, обучают не так, воспитывают не в нужной системе норм и ценностей, способствуют растрате общественных средств и т.д. В качестве универсального средства предлагается снять с университетов особый статус и приравнять их к любым иным субъектам рыночных отношений по принципу: то, что не продается, просто не производится.
    Скажем, в США все без исключения (государственные и частные) учебные заведения выступают самостоятельными игроками на рынке образовательных услуг. Государственная финансовая поддержка даже государственных вузов (как на федеральном уровне, так и на уровне штатов) покрывает не более 30% всех расходов. Оставшиеся средства должны быть в любом случае мобилизованы из других источников. Это принципиально меняет природу высшего образования. Отныне оно становится предпринимательством со всеми вытекающими последствиями. Альтернативой может стать только самоуничтожение вуза точно так же, как это происходит с любыми другими игроками на рынке.
    Эти внешние макроизменения немедленно сказываются и на внутренней структуре университетов, и характере их образовательной деятельности. Университеты под воздействием внешних факторов преобразуются в экономические корпорации, которые управляются как корпорации, но корпорации особого рода-связанные с производством и распространением знаний. Все звенья университетской структуры самоопределяются по признакам конкурентоспособности и доходности. И хотя эти принципы, применяемые к управлению университетами, не во всем звучат так же жестко, как они звучат в традиционных корпорациях, но от этого суть радикального изменения не меняется. Ссылки на то, что образование это принципиально иная форма деятельности, где не все определяется прямой экономической выгодой, не имеют последствий.
    В широком смысле слов университеты рассматривают корпорации как образец для творческого подражания. Даже в обиходной речи в университетском лексиконе все чаще встречаются такие выражения, как "корпоратизация" (сorporatization), "академическое/научное предпринимательство" (academic entrepreneurialism), "студенты как клиенты" (students as clients).
    Это, в свою очередь, влечет за собой превращение финансирования и построения бюджета в главный рычаг управление всей структурой. Внутренний финансовый контроль и аудит во всех звеньях университетского технологического "производства" превращается в повседневность. Приходит и такое понятие, как тотальное управление качеством учебного процесса ("total quality management," TQM). Эта стратегия имеет своей целью охватить все без исключения клетки университетской структуры, добиваясь от каждой из них самой высокой эффективности.
    Факультеты, лаборатории, научные центры и даже отдельные профессора рассматриваются теперь под углом зрения того, сколько "доходоприносящих" студентов они смогли привлечь, столько внешних грантов и дотаций они "внесли в общую копилку", каков их вклад в бренд университета на рынке образовательных услуг. Все сказанное сполна касается и традиционно гуманитарных, "чистых" областей знания. Они не составляют исключения. Американские авторы (John Stuhr) ссылаются как на почти официальное понятие, имеющее широкое хождение, на Humanities, Inc., что означает гуманитарные дисциплины, инкорпорированные в рынок знаний.
    Это существенно меняет и стратификацию в среде преподавателей. Бесспорными лидерами в университетских сообществах становятся те из них, кто любыми способами (иногда далекими от академических) привлекают массы студентов, мобилизуют грантовую поддержку со стороны фондов и частных доноров, а также постоянно работают над своим личным брендом на внешнем рынке, включая престижные премии, шумные публикации, связь со средствами массовой информации и пр. В рамках университета выживает тот, кто не только может произвести новое знание, но и обладает способностями выгодно его реализовать на рынке. В этом смысле предполагается, что каждый преподаватель должен иметь хотя бы минимальные таланты и в области менеджмента. Чисто академическая стратификация по-прежнему имеет значение, но она ни в коей мере не может быть альтернативой тенденции к повышению роли предпринимательских дарований.
    Обнаруживают себя и новые роли студентов (магистров, аспирантов). Теперь они выступают в качестве клиентов корпорации, покупателей на рынке образовательных услуг, предлагаемых университетом. И хотя известные дисциплинарные ограничения в отношении студенчества по-прежнему существуют, но по всем позициям изменился статус студентов. Корпорация, как никогда, оказывается зависимой от своих клиентов-от их запросов, желаний, жизненных целей и даже капризов. "Покупатель всегда прав!"-эта старая истина, пришедшая к нам из мира торговли, явственно заявляет о себе и в корпоративных университетах.
    Поэтому и от профессуры, и от управляющих учебным процессом администрирования требуется овладение "мягкими" технологиями и бесконфликтность в отношениях со студентами-клиентами. Любые проблематические ситуации, возникающие в учебном процессе, заведомо будут разрешаться в пользу студентов по принципу "Надо делать так, чтобы конфликт не возникал вообще". Да и сам учебный процесс ныне подразумевает новые потребительские качества-полуразвлекательный характер, доступность и легкую усваиваемость сложных вопросов, создание у клиентов приятного чувства полноты полученного знания, упакованность в красивые формы (игровые методы преподавания, мультимедийность и пр.).
    Это особенно проявляет себя на уровне бакалавриата, т.н. общего образования (general education), несколько сокращаясь в магистратуре и аспирантуре, но в целом оставаясь неизменным принципом построения нового университета. Исключение студента рассматривается как чрезвычайное обстоятельство со всеми вытекающими последствиями. Это потеря клиента. В случае, если студент по тем или иным причинам не справляется с учебными программами, ему подыскивается щадящий режим работы, облегченная программа, персональное сопровождение со стороны преподавателя и т.д., но студент удерживается всеми доступными способами, чему способствуют и многочисленные промежуточные образовательные форматы.
    Но все это происходит не за счет снижения общего уровня требований и несоблюдения образовательного стандарта. Качество образовательных услуг поддерживается на абсолютно высоком уровне, хотя, быть может, и иными средствами-прежде всего за счет динамичности учебного процесса и наличия многообразных форматов получения знания.
    Университет-корпорация максимально вовлекает в свою деятельность все ресурсы расширения клиентуры. Помимо виртуозно отлаженной системы привлечения поступающих и "работы" с их родителями, университет уделяет большое внимание контактам с теми студентами, которые по тем или иным причинам покинули университет, но могли бы вновь включиться в его программы для получения итоговой степени. Для таких студентов (drop-outs) организуется целая система скидок, подбирается удобное время занятий и пр. Всемерно поощряются и т.н. "нетрадиционные студенты" (non-traditional students)-чаще всего пенсионеры, решившие расширить свой кругозор в той или иной науке, но без сдачи экзаменов и получения степени. В заметной части университетов США доля нетрадиционных студентов постоянно возрастает.
    Вообще говоря, традиционные и строгие форматы преподавания (лекция, семинар, дипломная работы, получение степени и пр.) трансформируются в широкие и, как их характеризует современная социология, "перетекающие формы" (liquid forms). Это весьма неопределенные рамки того, кого можно считать студентом; самые различные формы обучения, соединяемые вместе, в одной программе; предоставление университетом самого широкого спектра услуг обществу и многое другое. "Каждый может быть любым"-этот тезис современного общества в полной мере проявляет себя и в сфере высшего образования.
    Ныне университеты и колледжи управляются настоящими менеджерами, хотя и обладающими академическими степенями и званиями, но профессионально выступающими в совершенно иной роли. Дух менеджеризма пронизывает все звенья высшего образования. С одной стороны, это приводит к большим потерям в областях знания, не имеющего прямой рыночной оборачиваемости. А с другой - академические круги университетов, как кажется, воспринимают новое положение дел как данность, которую нельзя изменить, но в которой можно попытаться найти свою интеллектуальную нишу.
    Университет как корпорация стремится задействовать ресурс связи с местными сообществами, называя это "служением обществу". Как бы ни был грандиозен университет, стремление решать местные проблемы и быть любимым местными жителями весьма важно (принцип обратного воздействия локального на глобальное). И это стремление - не просто благое пожелание. Оно вполне прагматично. Местные сообщества, обладающие разветвленной сетевой структурой, могут стать либо важным союзником университета во всех его начинаниях, либо (в случае конфликта) стать его значимым противником.

Признаки изменений

    Корпоративная природа нового образования заявляет о себе не только в общих вопросах управления университетами, но в деле конкретного формирования кконкретных учебных программ и воздействия на учебный процесс.
    Междисциплинарность. Multidisciplinary и Interdisciplinary-вот два самых популярных понятия, циркулирующих в университетах. Они (особенно последнее) означают, что практически ни один традиционный предмет преподавания, традиционная специальность или область знания в чистом виде никого не устраивают и прежде всего студентов. Постоянно и в большом числе требуются новые составные образовательные продукты, гибриды, которые в любой комбинации будут содержать компонент бизнес-образования и менеджмента.
    Скажем, мало кого устраивает традиционная фундаментальная социология. Она не собирает необходимого числа специализирующихся студентов. Весьма ограничены возможности применения чисто социологического знания по окончанию вуза. Социологические факультеты (например, в Дюкском университете-одном из ведущих частных университетов США) уже не могут конкурировать с другими факультетами по числу привлеченных студентов и объемам внешнего внебюджетного финансирования. Поэтому в этом университете традиционная факультетская структура нашла свое спасение в открытии общеуниверситетской и межфакультетской программы "Организации и мировая конкуренция". В этой весьма успешной программе традиционные дисциплины фундаментальной социологии существенно трансформировались (и прежде всего в своих названиях) в предметы, более привлекательные для студентов и обеспечивающих им будущую работу. Многие естественнонаучные, инженерные и медицинские специальности отныне соединяются с конкретными обществоведческими специальностям в рамках единых образовательных программ с последующим присуждением степени.
    Не исключается, что в скорой перспективе факультеты (а в России и кафедры) как самостоятельные структурные единицы начнут отмирать, уступая место динамичным междисциплинарным программам, открывающимся и закрывающимся в соответствии с запросами внешнего рынка и опирающимся на подвижный состав профессоров, привлекаемых на договорной основе. В целом университеты в современных условиях всемерно снимают с себя груз гарантий и обязательств перед штатным составом профессоров, приглашая профессуру к участию во временных междисциплинарных программах (часто весьма успешных в экономическом отношении, но заведомо временных), где все зависит от рыночной эффективности этих программ при минимуме ответственности администрации за возможный неуспех в будущем.
    Это требует и нового типа профессора-умеющего легко перенастраивать свое преподавание, специалиста в нескольких смежных областях знания, находящего контакт с любой аудиторией вне зависимости от уровня ее подготовки, легко владеющего мультимедийными технологиями и полностью интегрированного в Интернет.
    Переподготовка преподавательского состава. Тенденции к междисциплинарности, динамичности, рыночной ориентированности вступают в конфликт с традиционными ценностями преподавания в университетах. А поскольку успехи университета-корпорации в большой степени зависит от качественного состава преподавателей, то университеты в спешном порядке и не жалея средств организуют программы переподготовки преподавателей по наиболее привлекательным направлениям. Фактически развертывается тотальная система "переобразования образователей" (re-education of educators). Ее призваны поддерживать и открывающиеся новые центры методики преподавания, технической поддержки образования и пр. Это императив, связанный с превращением университета в современную корпорацию. Причем лидирующие университеты стремятся захватить рынок этих услуг в национальном и даже международном масштабе.
    Снижение значимости системной фундаментальности и поиски экзотики. Все в меньшей степени фундаментальное знание (прежде всего в гуманитарных и социально-экономических дисциплинах) сохраняет свою привлекательность для студентов и университетских структур.
    Его место постепенно занимает знание экзотическое, то есть ориентированное на необычность, неповторимость, уникальность и при этом раскрывающее свои новые потребительские качества на рынке профессий. На поиски новых комбинаций и междисциплинарного синтеза направлены усилия руководителей академических программ. В известной мере сами фундаментальные знания, прежде всего, в области социально-экономических наук, тоже приобретают экзотический характер, ими занимаются лишь немногие студенты и столь же немногочисленные профессора, по разным причинам не вписавшиеся в основной поток корпоративной деятельности. Разумеется, внутри корпоративно устроенного университета по-прежнему остаются подразделения и профессора, отвечающие традиционным требованиям и не приносящие прямых доходов корпорации. Их статус и дальнейшая судьба в каждом отдельном случае определяются по-разному. Иногда их оставляют в покое, не требуя практической эффективности, по соображениям престижа университета в целом (опять же "экзотика"), особенно если благоприятная экономическая конъюнктура дает для этого основания. Но в случае ухудшения конъюнктуры подобные островки чистой науки приносятся в жертву в первую очередь. С другой стороны, университет-корпорация по-прежнему выступает и в роли центра экспертизы по тем или иным научным вопросам, то есть того, что называется think tank. Для поддержания этой функции университета также нужна узкая экзотическая специализация, основанная на фундаментальном знании, но в его, так сказать, точечном варианте.
    Характерно и то, что перспективные работодатели в современных условиях более не нуждаются во всех случаях в выпускниках университетов, обладающих фундаментальным знанием. Для работы в современной фирме или корпорации этого просто не требуется. А требуется другое. Способность динамично перенастраиваться на другие программы, владение некими базовыми умениями, обладание общим уровнем культуры, не переходящим в сверхобразованность.

Материально-техническое оснащение и инфраструктура

    Корпоративные требования диктуют поддержание инфраструктуры на высочайшем уровне. И действительно университеты за последние годы вложили весьма существенные средства в новое строительство, расширение и обновление компьютерной базы, пополнение библиотек.
    Аудиторный фонд и офисные площади факультетов постоянно расширяются. В целом можно сказать, что университеты-корпорации растут быстро и зримо-на глазах. Каждый год поднимаются новые аудиторные, лабораторные корпуса и общежития. Большинство аудиторий оснащены средствами мультимедиа и прямым доступом в Интернет. Это стало своеобразным признаком стиля современного университета. Особое значение придается офисам профессоров. Как правило, каждый профессор имеет свой кабинет, оснащенный компьютером, подключенным к LAN, множительной техникой и большой личной библиотекой. Своими офисами располагают и доценты. Только младшие преподаватели и аспиранты размещаются по два человека в одном офисе. Практически таков стандарт любого корпоративного университета. Следует признать, что этот стандарт предопределен и интенсивными формами преподавательской деятельности. Без личного пространства, закрепленного за преподавателем, трудно требовать от него высокой эффективности преподавания, а также соответствия требованиям рациональной организации труда.
    Компьютеризация достигла весьма впечатляющих масштабов. Доступ студентов и аспирантов к компьютерным классам поддерживается чуть ли не 24 часа в сутки. Все новейшие программные продукты закупаются факультетами (или университетом в целом) и размещаются в локальной сети. Серверы факультетов и университетов превращены в многоцелевые информационные порталы, обеспечивающие имеющих доступ к ним всем необходимым. В каком-то смысле можно говорить о том, что компьютеризация в корпоративном университете достигает своего возможного максимума. Конечно, совершенствование техники и программных продуктов будет происходить и далее, но формы их включения в учебный процесс и научную работу, как кажется, уже достигли полного раскрытия.
    Особого упоминания требуют мультимедийные средства в аудиторном преподавании. Психология восприятия, присущая современным студентам, подразумевает усвоение информации в основном визуальными рецепторами. Преподавательские стратегии динамично отозвались на это. Теперь без поддержки программой PowerPoint или технологии Black Board не читается ни один курс. Причем речь идет не о визуализации тех или иных материалов, а о существенном их переструктурировании в связи с включением в процесс визуализации. Иными словами, PowerPoint не просто размещает картинки на экране монитора или на большом экране, он требует совершенно нового взгляда на концепцию лекции, ее структуру, тезисный характер изложения материала, включение звуковой дорожки, видео и пр. Все материалы курса размещаются на сайте профессора, и студенты имеют круглосуточный доступ к этому сайту, где они также общаются со своим профессором и оставляют ему свои послания и готовые письменные работы. Многие лекционные курсы оцениваются студентами в основном со стороны зрительного эффекта, которые они производят, и более высокие рейтинги получают те профессора, которые более удачно визуально преподносят свои курсы.

Перспективные тенденции (практические аспекты)

    Можно наметить несколько конкретных перспективных тенденций развития современного университета (c использованием материалов Дж.Рицера (George Ritzer)).
  • Отношение студентов и их родителей к университетскому образованию становится все более потребительским. Большое значение приобретают такие компоненты выбора университета как широко известный бренд, красивый и убедительный каталог, хорошая реклама, наличие современного сайта и пр. Кроме того, а, быть может, и в первую очередь, принцип "цена-качество" превращается в ведущий в определении высшего учебного заведения будущим студентом и его родителями. Университет должен быть мега-маркетом потребления знания со всеми вытекающими последствиями.
  • Для большинства студентов университетское образование потеряло характеристику "судьбоносности" (экзистенциальности). Обучение в университет - это всего лишь эпизод в их жизни, развертывающейся параллельно с другими, не менее важными эпизодами: параллельная работа, личная жизнь, наполненная удовольствиями потребительского общества, и пр.
  • Университет должен быть удобным, то есть от университета требуется безусловно хороший сервис во всех его инфраструктурных и основных компонентах: (а) доступность и инвайронментальная дружественность (хорошее расположение кампуса в городе или пригороде, удобная парковка автомобилей, развитая природная среда, комфортность, экологичность помещений, прекрасное питание, наличие торговых точек и индустрии рекреации непосредственно в кампусе и др.), (б) легкая усваиваемость предметов, (в) сквозная ясность состава образовательного продукта с заранее ожидаемыми свойствами (дисциплины, учебные программы, биографии профессоров), (г) полное соответствие требованиям рынка труда, д) наличие в учебном плане спецпредложений, то есть особых эксклюзивных предметов ("изюминки"), недоступных студентам других вузов, е) "праздничность"-организация праздников и фестивалей самого различного рода, необременительность университетской жизни.
  • Университет должен находится на гребне технического и технологического прогресса, предлагая студентам самые новейшие достижения в организации учебного процесса и студенческой жизни.
  • Постепенно университетское образование включается в процесс виртуализации, то есть все больший вес приобретают программы дистантного образования, телеконференции, образование через Интернет-сайты и пр. Для любого студента университет и преподаватель (в том числе и профессор) должна быть оперативно доступен. И даже традиционные формы обучения уже не будут мыслимы без максимальной поддержки в Интернете и виртуальных библиотек.
  • Постепенно трансформируются и другие, казалось бы, вечные формы университетского преподавания. На смену поточным лекциям приходят дискуссии со студентами по типу "ток-шоу", возникает сеть промежуточных форм вовлечения клиентов в университетское образование: семинары для публики и местного сообщества, консультации фирмам и общественным организациям и многое другое. Иногда за участие в этих, чаще всего платных, формах работы могут начисляться кредиты, то есть зачетные баллы, которые в итоге войдут в учебный план, ведущий к присуждению степени. За всем этим стоит принцип: все средства хороши для привлечения новой клиентуры, но при соблюдении высокого стандарта предоставляемых образовательных услуг.
  • Деятельность университета-корпорации имеет четкие регулирующие нормы и принципы. Все обусловливается контрактами и договорами, за каждой формой взаимодействия со студентами- клиентами стоит юридическое сопровождение.
  • Университет должен предлагать многочисленные программы за рубежом и иметь свои кампусы-базы в различных привлекательных регионах мира. В этом смысле процесс обучения и туризм постепенно сближаются. Так, Бостонский университет имеет программу обучения на океанском лайнере, барражирующем в мировом океане и встающем на якорь в различных портах. Причем речь идет не об обучении океанологии, а о сугубо гуманитарных и экономических дисциплинах. В процессе обучения студенты хотят быть в движении, меняя координаты своей географической и социально-культурной локализации.

Утопия, анти-утопия или реальность?
(Вместо заключения)

    Метаморфозы, отличительные для университетов, в данном тексте несколько акцентированы и заострены. В реальности их обнаружить можно лишь при достаточно внимательном анализе, опирающемся на сравнение того, что было, к примеру, 15 лет назад, и того, что есть теперь.
    Кроме того, тенденции развития университетов наших дней, как представляется, не требуют оценки по принципу "хорошо-плохо", "нравится-не нравится". Это объективные параметры системы, которая перенастраивается в новых условиях глобализации и постиндустриального общества. И хотя реакции на эту перенастройку могут быть самыми различными (в том числе резко негативными), следует признать, что высшее образование в современном мире, скорее всего, идет уже новым, кратко обрисованным выше путем.


Н.Е. ПОКРОВСКИЙ


О ПЕРСПЕКТИВАХ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ КОНЦЕПЦИИ ПРЕПОДАВАНИЯ ТЕОРЕТИКО-СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ДИСЦИПЛИН
(постановка проблемы)


    Социальная теория (теоретическая социология)—неотъемлемая часть социологии. В какой бы конкретной области ни реализовывал себя тот или иной социолог, только системный аналитический взгляд на общество как целое позволяет ему выступать от имени социологической науки. И это свойство социологического мышления развивается исключительно под воздействием теоретического дискурса и способности (склонности) к построению социологических моделей и активизации социологического воображения.
    Проблематизация. За последние годы в России и остальном мире с очевидностью наметилась тенденция снижения интереса к социологическому теоретизированию. И это факт. Объективно сокращается число центров, где разрабатывается эта тематика, а также число молодых специалистов, посвящающих себя этому роду деятельности. Особенно эта тенденция бросается в глаза в России, имевшей давние традиции достаточно распространенного теоретического дискурса—сначала связанного с православным богословием, а затем с марксизмом в качестве государственной идеологии, пронизывавшими всю культуру. Сегодня едва ли можно оспаривать оценки, согласно которым эти парадигмы теоретизирования исторически себя исчерпали и возврат к ним был бы бессмысленен, но на смену им не пришла иная культура теоретического мышления. Между тем, непреложная истина состоит в том, что без теоретической социологии не может быть полноценной социологии как таковой. Расширяющийся вакуум в этой сфере не может не вызывать обеспокоенность. Общество стремительно теряет способность к абстрактному мышлению, в том числе и в социологии.
    Социологическое образование естественным образом сталкивается с этой же проблемой. Большие и обстоятельные учебные курсы по истории теоретической социологии и другим абсолютно важным теоретико-социологическим дисциплинам, в восприятии студентов, всё в большей степени приобретают характер интеллектуальной повинности. И это неудивительно, ибо помимо воли как тех, кто учит, и тех, кто учится, учебный процесс, отражая макротенденции, ориентируется, прежде всего, на "полезное знание", то есть знание ясное, доступное, чисто инструментальное и, что особенно важно, ведущее студентов по окончании вуза наикратчайшим путем к выгодной работе. Ценность теоретической социологии в таком контексте для студенческих аудиторий вовсе не самоочевидна. И потому эти аудитории находят способы "сдать экзамен" без по-настоящему глубокого освоения науки. Следует при этом заметить, что декларативный лозунг университетской администрации "Надо учить студентов лучше!", а также дальнейшее ужесточение внутримодульного (внутрисеместрового), рубежного и итогового контроля фактически исчерпали себя. Даже наиболее одаренные и опытные преподаватели, мобилизуя свой талант, а также весь арсенал современных методов преподавания, фактически не могут завоевать более 10% своих аудиторий по теоретическим курсам. Среди этих десяти процентов лишь считанные единицы студентов проявляют интерес к дальнейшим профессиональным занятиям теоретическими дисциплинами, что наглядно демонстрируется состоянием магистратуры и аспирантуры по данным социологическим направлениям.
    Позиции внутри научно-преподавательского сообщества в связи с данной проблемой варьируются в следующем диапазоне. Позиция А ("Стоицизм") сводится к тому, что фермент и культурную генетику теоретизирования следует сохранять всеми доступными способами, не взирая на контекст и неприятие со стороны студентов, по принципу "пусть им же [то есть студентам] будет хуже". При этом объемы традиционно построенных курсов должны экстенсивно увеличиваться, ибо "чем больше теории, тем лучше—она самоценна". Борьбы за "часы" обостряется по мере самореализации прогресса. Позиция Б ("Нигилизм") подразумевает снятие теоретических курсов из учебных планов росчерком пера, коль скоро эти курсы не пользуются популярностью. Однако существует и третья позиция, которая подчеркивает, что, с одной стороны, высокое фундаментальной теоретизирование уже не может быть массовой дисциплиной, рассчитанной на целые потоки студентов, как это было в прошлом, но, с другой стороны, бесспорно, оно должно быть сохранено в иных форматах, соответствующих духу времени, а не абсолютизированным традициям. Речь идет о том, что поточные курсы могут и должны стать принципиально иными (и не только по форме, но, что особенно важно, по содержанию). Курсы теоретической социологии должны быть переосмыслены и переструктурированы, в них должны быть выделены новые смысловые узлы, поставлены новые акценты, укрупнены и сконцентрированы одни темы, другие же темы полностью выведены за рамки программы. При этом, как представляется, должна быть окончательно преодолена т.н. немецкая энциклопедическая традиция, согласно которой учебный курс содержит, как минимум, упоминание обо всем, что имело и имеет место в области теоретической социологии. Какой смысл в этой энциклопедичности, особенно на младших курсах, которая может согревать сердце лектора, но не отражается на уровне подготовки студентов, не знающих элементарных вещей по этому же курсу? "Как можно читать курс без анализа (социолога имярек)?"—"А как можно смирится с тем, что студенты не обладают системным взглядом в области теоретической социологии и путаются в идеях абсолютных классиков, без которых социологии не может быть вообще?" Этот диалог, как представляется, не имеет позитивного результата. Одни, даже весьма квалифицированные преподаватели видят себя и представляемую ими теорию в виде самодовлеющих очагов чистого и потому абсолютно ценного (почти божественного) знания, другие, не менее одаренные преподаватели смотрят на свои курсы глазами реальных студентов, живущих в реальном обществе, и также имеют право на этот взгляд. Компромисс не намечается.
    Объективные тенденции эволюции университетского образования, однако, решат этот спор, скорее всего, по-своему. Курсы социальной теории, рассчитанные на массовые студенческие аудитории, будут в ближайшей перспективе подвергнуты радикальной трансформации, соответствующей новым форматам знания, его рыночной востребованности и косвенной окупаемости. В этих условиях "заказ" со стороны студентов на содержание и форму предлагаемого знания будет преобладать. Наряду с этим, сохранится и традиция рафинированного теоретизирования, которая приведет к созданию мини-центров (возможно даже неформальных), в которых будет поддерживаться теоретических дискурс, ориентирующийся на немногих и этим немногим близкий по духу. Эти центры лишь отчасти будут встроены в сетку преподавания, но ни в коем случае не будут из нее полностью исключены.
    Ближайшие шаги по реализации указанной трансформации должны исходить из того, что даже признание справедливости всего вышесказанного еще не означает наличия реально разработанной модели этой трансформации. Для этой разработки могут быть предложены следующие шаги:

• Провести исследование уровня мышления студентов и их реальных, объективных возможностей включаться в процесс теоретизирования; сегодня преподаватели вообще не имеют объективных данных о этой части, полагаясь в преподавании в основном на свои вкусовые субъективные оценки и воспоминания о своем студенческом прошлом.
• Провести социологическое исследование среди студентов-социологов и представителей других социальных дисциплин в плоскости их интереса к теории и личной заинтересованности в ее изучении, а также желательных форматов освоения; это опять-таки не будет означать некритического приспособления к требованиям аудиторий, но, хотя бы в какой-то мере, даст представление о том, что думают и чего хотят наши студенты.
• Переосмыслить и сконцентрировать новейшие методы преподавания социальной теории, предлагаемые и опробованные специалистами в России и за рубежом.

    Только перечисленные шаги позволят, на мой взгляд, на научной основе начать построение модели преподавания теоретической социологии, отвечающего требованиям времени, а не субъективным мнениям представителей тех или иных направлений в преподавании.